А вот тургеневским персонажам - запросто. Как, впрочем, и персонажам из "Полицейского участка-87". Наверное, все оттого, что у меня слишком много слабостей. Чем больше у человека слабостей, тем охотнее он сострадает слабостям своих ближних. Слабости персонажей Достоевского зачастую и слабостями-то не назовешь, так что сострадать им на всю катушку не получается. Что же до героев Толстого, то их слабости так и норовят превратиться во что-то глобальное, статичное, на века... Какое уж тут сострадание.
Дочитав "Рудина", я забросил книгу обратно на полку, поплелся на кухню и поискал в мойке еще чего-нибудь выпить. В одном из бутылочных донышек плескалось с полпальца "Джека Дэниэлса". Я сцедил жидкость в стакан, вернулся в постель и взялся за "Красное и черное" Стендаля. Почему-то мне нравятся старые, немодные книги. Интересно, сколько молодых людей читает сегодня Стендаля? Как бы то ни было, я стал читать "Красное и черное" и сострадать Жюльену Сорелю. Основные слабости Жюльена Сореля, похоже, сформировались уже годам к пятнадцати. За что я, собственно, жалел его еще больше. Когда все жизненные установки человека сформировались в пятнадцать лет, он представляет довольно жалкое зрелище для окружающих. Словно сам себя упрятал в камеру-одиночку. И в своем тесном мирке за крепкой стеной лишь разрушает себя день за днем...
Что-то в последней мысли вдруг зацепило меня.
Стена.
Его мир обнесен стеной.
Я захлопнул книгу, отправил в желудок остатки "Джека Дэниэлса" и погрузился в мысли о мире, обнесенном стеной. Довольно легко представил себе стену, ворота. Очень высокая стена, огромные ворота. Вокруг - пронзительная тишина. А внутри нахожусь я сам. Но сознание мое слишком размыто, и я не могу понять, где именно нахожусь. Я до последнего уголка знаю город, который окружает стена, но где я в нем сейчас - понять не могу. Словно на меня набросили полупрозрачное покрывало. И оттуда, снаружи, кто-то зовет меня...
Видение напоминало кино. Но какое? Я прокрутил в памяти знаменитые исторические картины. Ни "в "Бен Гуре", ни в "Сиде", ни в "Десяти заповедях", ни в "Багрянице", ни в "Спартаке" я не видел такого пейзажа. Стало быть, это все-таки плод моей окончательно сбрендившей фантазии.
Видимо, эта стена - реакция психики на ограниченность моей жизни. Тишина - шок после отключения звука. Неспособность разглядеть, что вокруг, - катастрофический кризис воображения. А зовет меня, скорее всего, симпатичная толстушка в розовом.
|
